О социокультурной деградации в пост-советский период написано много, она изучена достаточно подробно,, главный недостаток работ – чрезмерная сложность, что называется, «заумь» изложения. Не хватает ясной и чёткой, буквально в одной фразе, диагностики социокультурной деградации человека и общества, очевидной всем на практике, но пока внятно не разъяснённой теоретиками. Эта маленькая статья – посильный вклад в формулирование причин социокультурной деградации.

Главной исходной причиной социально-культурной деградации человека и общества выступает следующее:

В силу ряда объективных и субъективных причин жизнь начинает восприниматься человеком, как данность, а не как текущий результат сложнейшего процесса.

Как только человек начинает воспринимать свою жизнь таким образом – уходит связь между культурой, социальностью, знанием – и прямым, непосредственным выживанием.

Человеку брежневской, а особенной горбачёвской эпохи начинало казаться, что никто и ничто НЕ ВОЗРАЖАЮТ против его земного бытия, и если он сам никого не обижает – то и его никто не обидит. Это такой наивный брежневский принцип «симметрии улыбки», попавший даже в детские мульты .

На самом деле, конечно, на человека по факту его существования ополчился весь материальный мир, начиная с простейших, вирусов и бактерий, и кончая подобиями. Никакой «симметрии улыбки» в мире не существует, а существует, начиная с простейших, продолжая млекопитающими хищниками и заканчивая правительствами – принцип «ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!»

Человек ведь живёт не просто потому, что живёт. Он живёт только лишь потому, что кто-то, ещё до его рождения предотвратил нашествие Гитлера, а до этого – выстоял на Куликовом поле. Кто-то создал условия выживания для его родителей, кто-то уговорил или запретил маме делать аборт, и т.п. То есть жизнь – текущий (переменчивый) результат сложнейшего и неоднозначного, скажем так – разнонаправленного процесса. Главной проблемой детей, выросших, как я, при Брежневе, стало то, что КПСС внушила им мысль о жизни-данности, жизни-константе.

В итоге и вырос типаж социального дегенерата, возложившего своё выживание на внешние силы, желающий наслаждаться тем, что сам, лично, не отвоевал и не отстоял. Когда такой типаж появился – величайшая катастрофа ХХ века стала неизбежной…

При чём тут культурная деградация? Объясняю через закон всеобщей взаимосвязи…

+++
Человеческие мысль и память так устроены, что они избавляются от невостребованного. Ненужное – зачищается.

Иначе, захламив «чердак» ненужным – мы не отыщем потом места для нужного. Мало кто из гуманитариев помнит школьные уроки химии или тригонометрии, хотя в своё время, может быть, имели по ним отличные оценки. Но идут годы, невостребованные знания отодвигаются в силу закона экономности мышления.

Иначе быть не может. Действительно, разве хорошо погрязнуть в оторванной от жизни ЗАУМИ, в каких-то неживых абстракциях, в долгих рассуждениях ни о чём, не имеющих к тебе никакого отношения? Оттого мы забываем номера телефонов, по которым долго не звоним, мы забываем языки, на которых не разговариваем, и т.п.

Мыслители давно заметили эту особенность и необходимость человеческого мышления. В основе ещё средневекового ОККАМИЗМА лежит т.н. «Бритва Оккама», методологический принцип, который гласит:

«Не следует привлекать новые сущности без крайней на то необходимости».

Сам Оккам писал: «Что может быть сделано на основе меньшего числа, не следует делать, исходя из большего» и «Многообразие не следует предполагать без необходимости». Ну, в самом деле, задумайтесь: зачем гнать десять тракторов туда, где вполне достаточно одного? Зачем ставить возле склада целую дивизию – если достаточно одного часового? Ведь на каждый склад дивизий не напасёшься!

Оккамизм сыграл роковую роль в истории Европы и мира. Он ращепил европейское сознание между собой - и католицизмом-томизмом. Он лёг в основу "расхристианивания" европейской цивилизации, что особенно заметно в наши дни. То есть - он породил (наверное, сам того не желая) - внутреннего убийцу для европейской цивилизации.

Но оккамизм не смог бы этого сделать, если бы не опирался на в высшей степени убедительные умозаключения.

Спорить с основным принципом оккамизма невозможно – умножение сущностей в голове упрётся как в техническую, так и в качественную катастрофу: ведь если человек постоянно погружён в думы о ненужном и лишнем, это ведь, по простому говоря – сумасшедший…

Поэтому оккамизм далее лёг в основу новоевропейского пост-христианского методологического редукционизма, также называнного принципом бережливости, или законом экономии (лат. lex parsimoniae). В экономике – это либерально-рыночный принцип всеобщей самоокупаемости, рентабельности. Всё очень просто: что не нужно, то удаляем. Оккам и сам писал, что расточительно нанимать 10 работников на работу, с которой легко справляется один работник …

Но поймите диалектику, заложенную в бритве Оккама: не нужно множить без необходимости! А при необходимости – куда же деваться? То есть неумножение сущностей – верно только при отсутствии необходимости умножения.

Теперь совместим принцип экономности мышления, принцип избавления от лишней зауми – с представлением о жизни, как о данности, игнорирующем всю сложность процессов выживания. Что получим?

Вы посмотрите на современного либерального дегенерата и увидите! Поскольку он воспринимает жизнь данностью, то ему не нужно НИЧЕГО!

Человек хочет, чтобы было «ВСЁ ПРОСТО», следовательно, в своём рывке к максимальной простоте он не хочет ни учится, ни думать, ни слушать. Для вегетативного существования с бутылкой пива на диване не требуется даже звериных мыслительных способностей, не говоря уж о человеческих: достаточно рефлексов, присущих растениям…

Но в этом комфорте смертоносной простоты заложен великий обман «потреблядства»: кто и зачем станет для «овоща» варить пиво, разливать по бутылкам и вставлять в руку? Почему его не вышвырнут с дивана, и не вышвырнут оттуда, где стоит диван – это, как минимум, комната, а самая дешёвая комната в российских городах – стоит не меньше миллиона рублей!

Понимаете, и комната, и диван, и бутылка пива – всё это грани ЖИЗНЕННОГО ПРОСТРАНСТВА, которое по сути своей, очень дорогая штука. Задумайтесь, сколько людей, начиная с сельчан-хмелеводов, должны были работать, чтобы получилось в итоге ваше пиво?

Поэтому в нормальной социокультурной среде и диван, и пиво – этим карьеру не начинают, а заканчивают. Это итоговый победный результат очень и очень сложных процессов самоутверждения личности в жизни, отстаивания своих прав в мире.

А в среде дегенератов – это как бы САМО СОБОЙ РАЗУМЕЕТСЯ, как будто бы никто и ничто не хотят этого отнять…

Ну вот и получаем приватизацию по итогам брежневских «застольных времён» и миллионы трупов в наскоро забросанных могилах…

Выживающий в борьбе человек испытывает потребность и в культуре, и в социальных знаниях – как в оружии. Они ему необходимы на войне, а потому не могут быть отброшены по закону экономности мышления. Действительно лишнее, сумасшедшее, бредовое, вздорное, сумасбродное – отделяется от них и выбрасывается.

Процесс отделения вздора и бреда от необходимых знаний – сложный аналитический процесс, он требует хорошо развитого и тренированного сознания.

Ум человека сражающегося – в постоянном спазме, он в постоянном поиске, что же касается «расслабухи» - то она применяется редко, терапевтически, в основном вечерами перед сном : полежать на диване, выпить алкоголю, закусить вкусняшкой, позволить себе час-другой РОСКОШЬ ни о чём не думать…

Зачем? Чтобы встать с утра с новыми силами и снова начать напряжённо думать, впитывать полезные знания!

Человек вполне оправданно не хочет заниматься вычурной, оторванной от жизни заумью – но для человека адекватного культура и социальные знания не являются оторванными от жизни пустыми умствованиями.

Они – накопленное поколениями предков искусство противостояния убивающему человека миру, требующее гибкости и огромного объёма ума.

Дело в том, что всякая крупная общность людей, будь то государство, нация, коллектив или партия – КОВАРНЫ.

Они, с одной стороны, необходимы человеку (без них, в одиночку, не выжить) – с другой же стороны они не хотят служить лично тебе. Они всегда стремятся ИСПОЛЬЗОВАТЬ тебя, как расходный материал, ПРИВАТИЗИРОВАТЬ энергию общества в чьих-то личных корыстных целях, обобрав наивных его членов.

То же самое можно сказать и о человеке. Входя в коварную общность, он и сам коварен: он тоже хотел бы использовать возможности общества, а не служить ему в качестве расходника.

Чтобы человека не надули – надо всё знать. Для этого человечество и создавало все гуманитарные (да и технические тоже) знания – чтобы человек ЗНАЮЩИЙ мог вовремя перехватить подлог, манипуляцию сознанием, подставу, капкан, ловушку…

Никакой данности в жизни нет, это сказки дедушки Брежнева и одряхлевшей, ставшей на старости лет слабоумной, КПСС. Никто не будет за вас выгрызать жизнь у мира, всякий ушедший – приносит остающимся облегчение: стало меньше претендентов на блага!

Умерших забывают на следующий день, а история хранит едва ли миллионный процент имён некогда живших, существовавших людей, причём по большей части – не лучших представителей рода человеческого (тех, кто свершил какое-то даже по земным меркам невообразимое зверство).

Мы обречены воевать в составе одной сверхкрупной общности против другой сверхкрупной общности, и при этом помнить, что наша общность – отнюдь не надёжный нам тыл, что там внутри идут (как и у врага) – бродильные масонерные процессы локальных заговоров и т.п.

Для того, чтобы удержать в уме всю диалектику человеческих отношений – нужно держать в уме всю мировую культуры, понять и принять все её уроки и наблюдения, учесть все её зарубки на память.

Ничего этого не понимает социокультурный дегрод, для которого «ВСЁ ПРОСТО». Конечно, если не собираешься жить и продолжать род – всё действительно просто, кто бы спорил?

Умирать легко и все вокруг помогут, потому что им нужно твоё пространство благ и ресурсов… Умирающему – все друзья: и обиды забывают, раз уж "всё", и на долю в завещании надеются, и местечко тёплое занять, когда освободиться…

Но стоит выздороветь умирающему (Россия после 90-х) – как тут же вокруг закручиваются протуберанцы ярости, ненависти, алчной хищности, разборок и тяжб, борьбы и подстав…

Заявка на жизнь – серьёзная заявка. У социокультурных дегенератов, какими делают нашу молодёжь – её не примут…

Хоружая С. В. так диагностирует в серьёзной научной работе: «Понятие «социокультурная деградация» охватывает собой две стороны единого процесса, когда деструкция, энтропия «социального» сопровождается примитивизацией, разрушением «культурного». Понижение уровня сложности, развитости, системно-иерархической структурированности, полифункциональности какой-либо социокультурной системы в целом, отдельных её элементов или подсистем может быть полной или частичной. Так, существует скрытая деградация, когда стабильно (в экономической и политической сферах) развивающееся общество содержит культурно-интегрирующее «ядро» (жёстко структурированную, иерархизированную систему ценностных ориентаций, форм и норм социокультурной организации и регуляции, признаваемую подавляющим большинством населения), которое, однако, по своим качественным параметрам не соответствует истинной природе человека, основополагающим принципам гуманизма.

2.Деградация происходит как на уровне понижения объективного статуса человека, его места в системе социальных связей, так и на уровне его духа, культуры, утраты нравственных устоев и норм, усвоенных в процессе первичной социализации ценностей, значений, смыслов своего собственного существования. Эти процессы неразрывно связаны друг с другом и составляют на самом деле две стороны единого процесса, взаимообусловливающие и усиливающие друг друга.

На уровне общества деградация проявляет себя как застой экономической, политической, духовной жизни, стагнация, моральное разложение, со-циетальный кризис и т.д.

Деградация связана прежде всего с нарастающими процессами маргинализации населения, размыванием доминантных культурных установок, падением авторитета ведущих социокультурных институтов, сужением сферы действия исторически сложившихся и закреплённых в культурной традиции и институциональных нормативах общественно-приемлемых паттернов поведения, расширением влияния маргинальных форм культуры.

Если некое явление может быть решено двумя способами: например, первым - через привлечение А, В и С, либо вторым - через А, В, С и D, и при этом оба способа дают идентичный результат, то считать верным следует первое решение. Сущность D в этом примере - лишняя: и её привлечение избыточно.

Марина Давыдова

МАРИНА ДАВЫДОВА не боится православных активистов и примкнувших к ним казаков. Бывают вещи и похуже. Например, бег на месте

Разговоры о всеобщем упадке - особенно об упадке образования, культуры и всей гуманитарной сферы - стали сейчас таким общим местом, что буквально ногой некуда ступить. Обязательно попадешь в общее место. Когда я натыкаюсь на очередной плач об этом самом упадке, мое воображение невольно начинает рисовать страшную картину. Вот было закрытое (по Карлу Попперу) советское общество, империя, так сказать, зла, но зато в этой империи люди любили культуру. На каждом углу они декламировали наизусть «Евгения Онегина», с легкостью вворачивали в разговор цитаты из Гоголя и Грибоедова, читали Бодлера и Флобера, смотрели балет «Лебединое озеро». А теперь «Онегина» не декламируют, цитаты из Грибоедова не вворачивают, о существовании Флобера вообще забыли. Все слушают Стаса Михайлова и смотрят «Дом-2».

Однако память вступает с воображением в яростный спор. Я ведь тоже застала «прекрасное прошлое». Я помню уроки литературы в общеобразовательной школе города Баку, на которых наш класс должен был в сочинении сделать сравнительный анализ «Войны и мира» и «Малой земли», а параллельный класс (внимание!) - сравнить образ Кутузова (из «Войны и мира») с образом Брежнева (из «Малой земли»). Я помню уроки английского языка. Я даже не уверена сейчас, что это был именно английский язык, а не какой-то другой. Во всяком случае, ничего общего с тем английским, который я потом самостоятельно выучила, он точно не имел. Я помню, сколько часов в институте уходило на истматы, диаматы и прочие НВП, сколько идиотов с партбилетами читали нам лекции по профильным дисциплинам, сколько немыслимой дребедени было прочитано мною, чтобы сдать экзамены в аспирантуру…

Люди в годы позднего застоя читали книжки, это правда (а что им еще было делать, если интернет в дома к тому времени еще не провели). Но читали они в подавляющем большинстве романы Мориса Дрюона с витиеватыми названиями («Негоже лилиям прясть») и эпопею Анатолия Иванова «Вечный зов» (именно он, а вовсе не романы Юлиана Семенова, как некоторые долгое время считали, был главным бестселлером доперестроечных лет). Современное российское телевидение - это ужас. Но телевидение моей юности - это был ужас-ужас-ужас. Даже если вычесть из него идеологические «Сельский час» и «Служу Советскому Союзу», в сухом остатке мы получали концерты ко Дню милиции, «Голубые огоньки» с шутками ведущих, рядом с которым любой из фронтменов «Прожекторперисхилтон» покажется Оскаром Уайльдом, и на десерт «Кинопанораму».

В общем, с какой стороны ни посмотри, говорить о деградации нашей культуры (то есть о поступательном движении от более хорошего к более плохому) нет решительно никаких причин. Молодежь заговорила на иностранных языках. НВП и истмат канули в лету. Фестивалей развелось видимо-невидимо. Киноклассику можно при желании найти там и сям и даже увидеть в ужасном телевизоре. В нем - чего уж там - даже артхаусное кино иногда показывают. Что же до «Евгения Онегина», его ныне может декламировать наизусть примерно та же горстка людей, что и прежде. Тут мало что изменилось. Зато жить стало лучше, веселее, интереснее. Но общее ощущение деградации все равно остается. Откуда оно берется, черт его побери?

В скучнейшем учебнике по политэкономии социализма, который, как известно, был замечателен тем, что понять и сколько-нибудь связно изложить написанное в нем, как правило, не представлялось возможным, мне перед очередным экзаменом попался один интереснейший параграф. Он назывался «Абсолютное и относительное обнищание рабочего класса». С абсолютным обнищанием все было просто. Ну, вот получал рабочий зарплату 100 условных единиц, а стал получать 85 - обнищал. Но угнетаемый рабочий, согласно политэкономии социализма, нищал даже тогда, когда его зарплата росла. И парадокс этот объяснялся так: прибыль капиталиста растет куда стремительнее, чем зарплата пролетария. Разрыв между ними увеличивается, это ведет к обострению классовой борьбы… ну и т.д.

Сейчас, в 2012 году, все это уже представляется чудовищным плюсквамперфектом.

Когда я задумываюсь о том, с чем связано мое стойкое ощущение сегодняшней деградации, мне на ум невольно приходит этот восхитительный образец искрометной советской демагогии. Есть множество вещей, в которых мы со времен моей студенческой юности не сдвинулись с места или даже сделали сколько-то важных шагов вперед, но цивилизованный мир, в котором не только наука и техника, но и сама система ценностей меняются с фантастической какой-то скоростью, с тех пор и вовсе укатил далеко-далеко. И разрыв между нами все больше и больше - как между человеком, идущим или даже бегущим за поездом по платформе, и самим поездом, стремительно уносящимся вдаль.

Эта культурная пропасть (если понимать под культурой некую совокупность наших представлений об искусстве и жизни вообще) в 70-80-е годы, как ни парадоксально, не была так огромна. Она, безусловно, была, но она казалась преодолимой. Через нее еще можно было, хорошенько разбежавшись, перепрыгнуть. Цивилизованный Запад ведь тоже цивилизовался, мягко говоря, не сразу. Если мы обернемся не в далекое, а в самое недавнее прошлое, мы вспомним, что цензурные ограничения в Америке даже в 70-годах, не говоря уж о 50-60-х, были еще весьма сильны. Люди из администрации Рейгана называли СПИД божьей карой, и это не казалось немыслимой дикостью. Гомофобские высказывания в 70-80-х еще можно было услышать из уст вполне респектабельных западных политиков. Да ладно гомофобия… Мне рассказали недавно, что в Западной Германии 70-х годов женщине, чтобы устроиться на работу, нужно было получить от мужа письменное разрешение. Западное общество еще относительно недавно было куда более репрессивным и консервативным, чем может показаться. Но сейчас, в 2012 году, все это уже представляется чудовищным плюсквамперфектом.

Буквально на наших глазах в странах, которые принято называть цивилизованными, фантастически повысился уровень толерантности и градус самостояния человеческой личности, с одной стороны, и фантастически усложнилась сама структура гуманитарного знания, с другой. И так же, как менялись там очертания жизни, менялись и очертания искусства - оно тоже все в большей степени становилось зоной свободы и начинало говорить со зрителем на все более сложном языке. В области театра эти процессы (во всяком случае, мне) особенно заметны. Изменения, которые претерпел театральный ландшафт за последние 20 лет, можно поистине назвать тектоническими. И если в конце 80-х, когда благодаря Чеховскому фестивалю произошла первая по-настоящему серьезная встреча российской публики с мэтрами европейской сцены, разрыв между нами казался несущественным, то теперь он парадоксальным образом - несмотря на упомянутое обилие фестивалей - становится непреодолимым. Не потому, что мы идем вспять, а потому, что просто никуда не идем.

Разговоры на вечнозеленую тему «Можно ли использовать ненормативную лексику на экране и на сцене» какое-то время назад еще забавляли и даже казались плодотворными. Но когда во ВГИКе на семинаре о современной драматургии в 2012 году снова-здорово слышишь эти рассуждения из уст профессоров, это уже свидетельство деградации. Когда не только у сетевых маргиналов, но в трудах почтенных докторов наук, обозревателей вполне себе прогрессивных СМИ и некоторых public intellectuals читаешь ту же, что и много лет назад, чудовищную дребедень о растлевающих нашу нравственность актуальных художниках и драматургах и о скупивших все вокруг «кураторах актуальных фекалий» - это деградация. Когда артисты одного столичного тетра в начале XXI века не стесняются своей гомофобии, а другого - заявляют, что большей галиматьи, чем тексты Александра Введенского, им не доводилось читать, - это деградация. И в общественной жизни, и в сфере рассуждений об изящных искусствах мозги огромной части моих сограждан более или менее застыли в конце 80-х. Только в конце 80-х это состояние мозгов еще не казалось катастрофой, а сейчас уже кажется. Потому что тогда еще был не до конца понятен вектор нашего движения, а сейчас ясно, что никакого движения фактически и нет.

Меня, признаюсь честно, пугают даже не казаки и не православнутые активисты, их, в конце концов, не так уж много, и здоровое общество всем этим безумцам легко может противостоять. Меня пугает, что огромная часть образованного класса России добровольно обрекла себя на провинциальность. Она упивается ею, носится с нею, как с писаной торбой, называет ее «любовью к классическому искусству» и «верностью традициям русской культуры». Вместе с огромной частью страны она с ностальгией вспоминает недавнее прошлое, пестует национальные комплексы, смотрит на сложный и меняющийся современный мир, как двоечник на интегральное уравнение, и, подобно герою «Жестяного барабана», решительно не хочет расти. Но для того чтобы безнадежно отстать от цивилизованного мира, совершенно не обязательно идти вспять, достаточно просто - как это делает сейчас моя родина - демонстрировать всей планете безостановочный бег на месте.

Культура нации - это такая нежная субстанция, что из громадного количества материала в Сети я выбрал эту публикацию, где ненавязчиво и аргументированно доказывается упадок воспитания, просвещения и прогресса в "демократическом" заокеанском рае.

На первом показе прославленного кинофильма «Унесенные ветром» в 1939 году произошел громкий скандал: один из героев (Ретт Батлер), разгневавшись на героиню (Скарлетт О’Хара), бросает ей в лицо по тем временам немыслимо кощунственную фразу: “I don’t give a damn” – редкий по дерзости вызов нормам общественной нравственности, эквивалентный тому, чтобы сказать “Пошла ты к черту!». Негодованию общества не было предела.

То была первая разведка боем, предназначенная прощупать, насколько цепко держится общество за свои моральные ценности. Оказалось, что достаточно цепко. Да даже еще в начале 60-х годов любое сквернословие, включая богохульство, было по-прежнему абсолютно неприемлемо в общественном дискурсе, а среди культурных людей – и в частных разговорах. Употребление непечатных слов и выражений считалось дурным тоном, верхом вульгарности.

Прошло всего несколько десятилетий, и все изменилось. Одним из самых поразительных явлений последнего полувека стало моральное, духовное и культурное оскудение американской жизни. Ныне поношение всех прежде незыблемых норм нравственности, публичный секс и густой мат составляют ее привычный фон.

Популярные кинофильмы состоят из непрерывной череды кровавых и порнографических эпизодов, кое-как связанных невразумительным диалогом и убогим сюжетом. Матерщина обильно уснащает страницы популярных книг и журналов, бурными потоками льется с экранов кинотеатров и телевизоров. Матом насыщены тексты популярных песен и пьес, матом публично изъясняются гламурные знаменитости обоего пола, мат все чаще проскальзывает в телевизионных новостных репортажах. А уж про приватное общение и говорить не приходится. Чтобы слыть своим в просвещенных кругах и непринужденно поддерживать светскую беседу, ныне вполне можно обойтись всего двумя словами: fuck и shit с их производными.

На знаменитые диспуты Линкольна и Дугласа в 1858 году съезжались зрители за десятки верст. Если бы по щучьему веленью перенести в ту эпоху современную интеллигенцию, готов поручиться, что сегодняшние интеллектуалы – в отличие от зрителей тех лет, в подавляющем большинстве простых фермеров – просто не смогли бы следить за этими состязаниями в ораторском искусстве, настолько недоступно сложными были бы для них синтаксис и лексика тогдашнего языка.

Вторжение вульгарщины самого низкого пошиба в словарь даже культурных (вернее будет сказать – образованных) слоев не проходит бесследно. Язык, на котором общается интеллигенция, заметно беднеет, растет количество грамматических и фонетических ошибок, речь становится все более и более скудной и невыразительной. Оно и понятно: зачем пыхтеть и напрягаться, придумывая элегантные обороты, когда можно одним-двумя крепкими словами выразить все оттенки эмоций. Но, как верно подметил еще Джордж Оруэлл, язык – зеркало мыслительного аппарата; чем более убога и бледна речь, тем отчетливее обнищание мысли.

Подстать языку и массовая культура. В этой сфере исторически существовала неизменная тенденция: культура создавалась в верхах общества и по каплям просачивалась вниз, в упрощенном виде усваиваясь низами. Так поддерживался культурный потенциал общества, так шла подпитка цивилизации.

Разбогатевшее фламандское купечество переняло у аристократии привычку украшать свои жилища портретами его обитателей, натюрмортами и ландшафтами. Спрос на живопись, как водится, породил предложение. Подсчитано, что на протяжении XVII столетия фламандские художники создали полтора миллиона произведений, причем высочайшего качества. У «буржуев» – представьте себе! – оказался превосходный вкус, халтуру они не принимали.

Бах, Телеман и другие классики немецкого барокко писали свои композиции в значительной части по заказам опять-таки буржуазии, главным образом всевозможных гильдий. Моцарт сочинял для двора оперы на итальянском языке, а для простонародья – на немецком. Придворные слушали «Дон Жуана» и «Свадьбу Фигаро», а простой люд наслаждался «Похищением из сераля» и «Волшебной флейтой». Об Италии вообще говорить не приходится – галерка разбиралась в музыке не хуже партера и была не менее взыскательна.

Но сейчас вектор культуры поменялся на 180 градусов. Жалкие остатки классической культуры выхолостили себя, ударившись в самоубийственный эпатаж и высокомерную самоизоляцию: главное – ни в коем случае не потакать «низменным» вкусам простонародья, не опускаться до его уровня. В результате «высокая» культура в значительной части выродилась в пародию на самое себя. Что же касается массовой культуры, то она просто превратилась в эхо культуры гетто, ее подпитка идет снизу вверх, из клоаки – в салоны.

Интеллигенция и знать старательно подражают культурным образцам, создаваемым на дне общества. Молодежь из благополучных белых семей боготворит «рэп», в упоении внимая страхолюдным черным громилам, которые, угрожающе жестикулируя и поминутно хватая себя за промежность (дескать, мужская сила распирает, мочи нет!), хрипят о крови и насилии, воспевая брутальный секс, призывая бить смертным боем возомнивших о себе «шалав» и «давить ментов».

Моду ныне диктует андеркласс. Женщины одеваются по панельным канонам, соревнуясь в том, кто будет выглядеть еще более экстравагантно, кто оголится еще более вызывающе. Татуировки и пирсинги стали нормой для обоих полов. Целые джинсы, не испещренные дырами и порезами, воспринимаются как проявление мещанства. Вкусы гетто, позаимствованные прямиком из тюремного быта, решительно вторгаются в сферу высокой моды.

Столь же разительная перемена произошла и в нравах. Было время, когда общество придерживалось определенного строгого кодекса поведения и незыблемого понятия чести. Истинного джентльмена отличали такие качества, как храбрость, верность и честность, готовность отвечать за свои слова и не отнекиваться от своей вины. Нельзя было обидеть женщину, бить лежачего и публично плакаться на судьбу. Слово джентльмена было крепче письменного контракта.

Когда тонул «Титаник», мужчины уступали свои места в спасательных шлюпках женщинам и детям и, с улыбкой попрощавшись навсегда с близкими, спокойно усаживались на палубе в ожидании гибели. Чувство собственного достоинства и незыблемые понятия чести превозмогали страх смерти.

Сидеть на шее общества считалось постыдным. Даже в годы Великого кризиса 30-х годов отчаявшиеся люди лишь с превеликим стыдом принимали общественные подаяния и стремились при первой возможности сойти с пособий. Внебрачное материнство было почти неизвестно, мать-одиночка была объектом общественного презрения. Осуждая отдельных беспутных женщин, общество успешно защищало свои устои.

Но шло время, и старый кодекс, служивший главной скрепой нравственности, рухнул. Моральный вакуум заполнился новыми правилами, общество переняло нравы андеркласса: хватай что можешь; все, что плохо лежит, – твое, все, что можешь отодрать, – плохо лежит; изыскивай способы вырвать у государства побольше льгот; бей лежачего, топчи слабых, лги, обманывай; победителей не судят… Нравы социальных низов ныне восприняты обществом как набор образцов для подражания.

Все это – тривиальные, общеизвестные факты. Но чем они объясняются? Почему так произошло? Ответ много лет назад предложил знаменитый английский историк Арнольд Тойнби. Одна из глав его 12-томного opus magnum «Постижение истории» называется «Раскол в душе». В этом разделе, посвященном кризису цивилизаций, описывается процесс, который Тойнби назвал «пролетаризацией доминантного меньшинства». Это главный симптом распада общества, при котором «доминантное меньшинство», как Тойнби называет элиту общества, утрачивает веру в свое предназначение и начинает подражать деклассированному «дну».

По Тойнби, в стадии роста цивилизацию ведет вперед созидательное меньшинство, уверенное в себе, воодушевляемое сознанием своей добродетельности и идеалом общественного служения. Пассивное большинство следует в кильватере элиты, механически и поверхностно имитируя образцы поведения и вкусов, предлагаемые лидерами. Но когда цивилизация вступает в фазу распада, созидательное меньшинство вырождается, впадает в депрессию, теряет уверенность в себе и перестает позиционировать себя в качестве модели для широких масс. Элита утрачивает былой идеализм, погружается в цинизм, перестает верить в свою цивилизующую миссию и слагает с себя груз ответственности за судьбы общества.

Одновременно она капитулирует перед силами бескультурья и вульгаризации нравов, искусства и языка, подражая порождающим их низам общества – «пролетариату». Этот процесс Тойнби называет «пролетаризацией», хотя, на мой взгляд, точнее было бы называть его «люмпенизацией».

Люмпенами восторгаются, им подражают, они диктуют обществу новые ценности, они чувствуют себя хозяевами жизни. Свято место пусто не бывает: вакуум, создавшийся при разрушении обветшавшего культурного кодекса элиты, быстро заполнил извечный кодекс люмпен-культуры. Во всякой революции инициативу всегда захватывает меньшинство, обычно незначительное, которое навязывает инертной массе свои цели и ведет ее за собой. Так и в нынешней деградации западной культуры проводниками выступает крохотное, но активное меньшинство населения, динамичное, уверенное в себе и в отсутствие отпора задающее тон. Авангард объявил себя гегемоном, и общество без сопротивления покорилось новым господам.

Британский историк не зря назвал описываемое им явление «расколом в душе». Деградация общества, гниение цивилизации – отнюдь не монолитный процесс. Тойнби указывает, что верным признаком разваливающейся цивилизации является раскол в культуре. В то время как основная часть господствующего класса начинает перенимать люмпен-культуру, немногочисленные остатки элиты, «осколки разбитого вдребезги» (по выражению Аркадия Аверченко) мечутся, лихорадочно пытаясь нащупать твердую почву под ногами. Одни из них ударяются в утопизм, другие в религиозные поиски и аскетизм (отсюда повальное увлечение буддизмом и кришнаизмом среди интеллигенции), третьи цепляются за рудименты старой культуры, затыкая уши, чтобы не слышать звериного рева люмпен-толпы.

Но все напрасно. Начертанные на стене огненные слова «Мене, мене, текел, фарес» неумолимо предвещают скорый конец. Попытки если не отбить, то хотя бы сдержать натиск противника – это лишь арьергардные бои разгромленной и отступающей армии. Они не в состоянии переломить ход войны. Люмпены одержали решительную победу и навязали свой культурный кодекс обществу. Перед лицом реальности былым властителям дум не осталось ничего другого, кроме как приспосабливаться к новому режиму, который они же взрастили и выпестовали. Им только и остается что следовать мудрости слабых: если не можешь победить, присоединяйся к победителям.

Блог Виктора Вольского

Известный оперный театр Нью-Йорка - Нью-Йорк Сити Опера - объявил о своем закрытии и начале процедуры банкротства. В последние годы театр испытывал финансовые проблемы. В начале сентября его руководство объявило компанию по сбору средств. До конца сентября для дальнейшей работы театра было необходимо собрать 7 миллионов долларов, однако удалось собрать только 2 миллиона. В связи с этим правление и менеджмент театра приняли решение о прекращении его деятельности и начале процедуры банкротства.

В США прекратилось финансирование федеральных госучреждений. Для туристов это уже обернулось закрытием множества музеев и парков. Не доступны для посещения многие популярные у туристов места, в том числе Статуя Свободы, Мемориал Линкольна, Зал Независимости, Национальный зоопарк Вашингтона, десятки музеев и галерей. Туристы не смогут посетить также Большой Каньон и Йеллоустонский национальный парк и другие уголки природы.

Самый известный нью-йоркский концертный зал - Карнеги-холл отменил из-за забастовки рабочих концерт американского скрипача Джошуа Белла, которым должен был в среду открыться сезон.

Это музыка, льющаяся с популярных радиостанций; это книги современных авторов; это одежда модных дизайнеров. Список, понятное дело, далеко не полный.

Если давать определения, то массовая культура - это культура, порожденная техническим прогрессом на рубеже XIX-XX веков, ориентированная на так называемое массовое общество - общество, отдельные элементы которого почти утратили индивидуальность, в том числе и в выборе продуктов потребления (культурных, социальных, экономических). Понятие это характеризуется усредненностью, которая относится как к предметам и явлениям данного так и к людям, для которых они предназначены.

Массовая культура: плюсы и минусы

Итак, начнем с плюсов.

Одним из достоинств массовой культуры является ее общедоступность. Источников получения информации множество: от журналов до сети Интернет - только выбирай.

Активное развитие техники и внедрение новых технологий.

Ну и, конечно, массовая культура - это значительное снижение или полное отсутствие цензуры в СМИ, а потому широкой аудитории могут быть доступны проблемы, происходящие в мире и обществе.

Минусов, к сожалению, больше.

Доступность стала причиной так называемого «сексуального засилья». Дети до 10 лет уже знают, секс. У учеников средних классов интерес зачастую переходит в активные действия, что способствует распространению случаев ранней беременности, а также педофилии.

Очевидна культурная деградация общества. Например, классические произведения - музыкальные, литературные, художественные - молодые люди абсолютно не признают. На формирование их мировоззрения влияют конвейерные голливудские фильмы, реп, глянцевые журналы и низкосортные любовные романы и детективы. Понятно, что такие продукты массовой культуры определяют потребительское отношение к жизни. Среди молодежи завоевала популярность социальная группа, называемая «мажорами». Как правило, это ученики и студенты, тратящие на разного рода развлечения (вроде дорогих автомобилей или ночных клубов) родительские деньги.

Помимо повсеместно распространенного потребительства, люди становятся не способными на простую аналитическую деятельность. Они превращаются в серую и безликую массу, которая верит тому, что им говорят ведущие из телевизора, политики, продавцы и т. д.

Засилье Интернета снижает значимость живого общения. И если массовая еще предполагала непосредственное человеческое взаимодействие, то сегодня, в 21 веке, различные социальные сети стали основным местом обитания большого числа людей. Да них стало важно только количество «лайков» и положительных комментариев под фотографиями. При этом уровень грамотности в этих самых комментариях оставляет желать лучшего.

В целом, конечно, очевидно, что массовая культура несет больше негатива, чем позитива. С другой стороны, хочется вспомнить о тех жемчужинах советского и европейского кино, которые нам дал Чаплина, Хичкока, Рязанова), о многих талантливых писателях (Гроссман, Булгаков, Платонов), великолепных композиторах (Таривердиев, Пахмутова, Глиэр). Поэтому массовая культура - это не всегда плохо, нужно лишь уметь находить по-настоящему хорошие и достойные вещи в море шелухи.

Масскульт ругают все, кому не лень, а он будто питается критикой — только раздувается, грозя похоронить под собой традиционные для России культурные ценности. А может быть не стоит цепляться за старое, дать дорогу новым течениям, а скучным интеллигентам просто оставить небольшой заказник в виде телеканала"Культура"? Да и можно ли повлиять на эти процессы?

После развала СССР слом всего старого произошел не только в экономической жизни России, кардинальные перемены настигли и культурную сферу. Те проявления массовой культуры западных стран, которые 20 лет назад были объектом насмешек со стороны советской пропаганды, пришли к нам и стали новой культурной парадигмой российской действительности.

Телевизионный эфир заполонили деградационные реалити-шоу, примитивные сериалы, передачи, посвященные спекуляции на самых низменных инстинктах, или оперирующие абсолютно антинаучной ахинеей — бесконечные сюжеты про инопланетян, экстрасенсов, карликов и великанов…

Под напором примитивной, простой масс-культуры, академическая культура оказалась вытеснена в резервации чопорного телеканала "Культура" или в ночные эфиры центральных каналов. В прайм-тайм предпочитают показывать пластмассовые штамповки сериалов про Кармелиту или базарные шоу Андрея Малахова.

Российский кинематограф разделился на два течения: авторское кино "не для всех", хорошее, безусловно, но склонное так глубоко запрятывать смысл, использовать столь изощренные способы выражения, что обнаружить их порой способно лишь высоколобое жюри Канского кинофестиваля.

И массовое кино, кино Фёдора Бондарчука и Никиты Михалкова. Да, в последние годы российский массовый кинематограф пытается выжать из себя "блокбастеры". Однако, выходящие один за другим дорогостоящие эпопеи все равно не способны сравниться по своей психологической глубине со многими советскими картинами. И хотя они снимаются на важные темы исторического патриотизма, как, к примеру, последний фильм Бондарчука "Сталинград", но почему-то получаются очень поверхностными, целлулоидными.

Можно предположить, что это обусловлено тем, что режиссеры пытаются механически перенести стандарты голливудского, "оскаровского" кинематографа на отечественный культурно-исторический базис. "Не верю, — сказал бы Станиславский. "Не верю", — говорит каждый второй зритель, выходя из кинотеатра.

Не только режиссеры, музыканты тоже склонны к банальному перениманию зарубежной стилистики. То, что хорошо для Америки или Англии — музыкальные стили, сформировавшиеся непосредственно в этих странах, перенесенные на нашу почву смотрятся чахло. В принципе, можно сказать, что тотальное распространение музыкальных стилей англосаксонской и американской культур — часть общей экспансии, которую эти нации давно и успешно реализуют, или же побочный эффект ее.

Российская поп-музыка, создаваемая по западным калькам, заведомо должна проигрывать и проигрывает. Однако альтернатив данной стилистике нет, потому что русская культура просто не сумела выработать собственных, аутентичных аналогов. Русские народные мелодии не легли в основу ни одного популярного музыкального стиля, оставшись уделом маленьких школьных хоров. Вот и приходится русской эстраде приспосабливаться к культурным кодам негритянской субкультуры, к примеру. Получается плохо, и это понятно.

Если говорить о популярной музыке, то можно сказать, что ее в России почти нет. То, что транслируют российские радиостанции — это по большей части не имеет ни малейшего отношения к музыкальному искусству. Если в 90-е попадались еще небольшие вкрапления поп-исполнителей, которых можно было назвать певцами и музыкантами, обладающими хотя бы минимальными вокальными данными, то на данный момент можно констатировать окончательную деградацию массовой музыки. Просто шум, бессмысленные колебания воздуха: "Ты меня не отпускай, я вот-вот закрою двери, ты поделись своей постелью, в мои объятия влетай" — поет популярнейший исполнитель Стас Михайлов. Поэтичность, глубина, сюжет….

Поп-музыка тоже делится на два основных течения: так называемый "шансон" и стандартная "попса" подростковых дискотек. Они делят народные пристрастия примерно поровну, но схожи в одном: абсолютном отсутствии музыкального вкуса. Почему "блатная" тематика столь прочно завоевала сердца русского слушателя — тема для отдельного разговора. Но, что невозможно не заметить, даже испытывая неприязнь к подобной "эстетике", это то, что в данном направлении тоже налицо чудовищная деградация. На смену Дине Верни и Владимиру Высоцкому пришли вечно ноющие дядьки, занудно причитающие в эфире радиостанции "Шансон".